Луч света проник сквозь складку шторы, коснулся лица, и Шуберт проснулся. Прислушался к равномерному клокотанию внутри человеческой туши, оттеснившей его к самому краю постели. Стараясь производить как можно меньше шума, выбрался из простыней. Присел на корточки, выуживая из-под кровати испачканный пылью носок.

-Сегодня что? – голос прозвучал так неожиданно, что Шуберт замер, словно застигнутый с поличным. Мысленно развернул страницы школьного дневника, по которому до сих пор отсчитывал дни недели.

-Воскресенье.

-Странно… Куда пропала суббота?

Ощупывая тумбочку в поисках часов, толстяк прокашлялся, сел, упираясь в подушки. Взглянул на циферблат, неспешно застегнул ремешок на запястье. И улыбнулся рассеянно, словно извинялся за что-то.

-Доброе утро.

Этих неловких минут пробуждения рядом с посторонним человеком, стыда неопрятной наготы, горечи несвежего дыхания Шуберт старался избегать. Он брал деньги вперед и завел привычку уходить сразу после или под утро, пока клиент еще спал. Бесшумно одевался в темноте, плотно прикрывал за собой дверь, изредка оставляя записку с номером телефона. И никогда не брал чужого, зная по рассказам приятелей, какими неприятностями это может закончиться.

Но в этот раз он нарушил правила, позволил себе пригреться у теплого бока, не заметил, как уснул. Две ночи подряд он ездил в клуб, танцевал и выпивал в прокуренном зале бывшего дворца культуры, между выщербленными колоннами с остатками лепнины под потолком. Со знакомствами не везло, и после веселья приходилось бродить между столиками среди таких же одиноких неудачников, дожидаясь открытия метро, чтобы не тратиться на такси.

Свой прежний дом на окраине мира, где его, наверное, уже не ждали, Шуберт старался не вспоминать. Теперь он жил в спальном районе-муравейнике, снимал тесную квартирку на пару с Павлиной Карловной, как звали в клубе Пашку Уткина. Они работали вместе в магазине фототоваров. Уткин, который уже, кажется, забыл, что когда-то приехал в большой город на поиски счастья, а не проблем, тратил немало энергии на то, чтобы научить приятеля жизни. По его примеру уже второй год Шуберт проводил выходные в заведениях, чтобы немного заработать или просто пристроиться к разгульной компании, раскрашивая жизнь в цвета мелодрамы.

Он ценил себя невысоко, хотя, в отличие от Пашки, пользовался спросом. Благодаря маленькому росту и хрупкому сложению его можно было принять за подростка шестнадцати, а то и четырнадцати лет. Для этого он отращивал челку, носил майки с яркими принтами и держался ближе к темным углам, словно опасаясь быть замеченным. Но его замечали те, кто искал, и почти всегда сразу предлагали деньги, чтобы не тратить времени и не привлекать лишнего внимания.

С клиентами он больше молчал, изображая застенчивость. Впрочем, в глубине души он и был застенчивым пареньком, которого жизнь влекла по течению мимо опасных водоворотов и рифов, по какой-то своей прихоти оберегая.

-Не дал тебе выспаться? – спросил толстяк, приглаживая волосы, растрепавшиеся вокруг уже заметной лысины. – Стоит кашалоту принять горизонтальное положение, он наполняет мир отвратительными звуками… Впрочем, не более отвратительными, чем те, за которые ему обычно платят.

На всякий случай Шуберт отрицательно мотнул головой, но толстяк продолжал сокрушаться.

-Позор и пошлость. Нужно написать на моем щите, как рыцарский девиз. Это мои главные неотъемлемые свойства, помимо жировой прослойки…

Толстяк подошел к нему на улице, у выхода из клуба. Сразу подозвал такси и назвал адрес недорогой гостиницы. Шуберт толком разглядел его, когда тот уже расплачивался за номер. На вид ему было лет сорок, просторный плащ не скрывал его безобразной полноты. Приходило на ум, что он не случайно подъехал к самому закрытию, чтобы выбрать кого-нибудь посговорчивее.

Крякнув, толстяк сел на постели, опустив босые ноги на голый пол, и дешевая гостиничная кровать заскрипела под весом его тела, сливочно-розового и почти безволосого. Шуберт со странным чувством припомнил, как ловко и без видимых усилий тот двигался ночью, начав в тесной ванной и закончив на этой же кровати, которая вроде бы и не скрипела тогда.

-Сразу извини, если я что-то сделал не так, – проговорил клиент, натягивая брюки. – Бог свидетель, я уважаю твой выбор, либо же его отсутствие. Тем паче, что наше знакомство помогло мне отвлечься от глупой идеи, к которой я вплотную приблизился вчера, пытаясь перетащить свою задницу через балкон одного многоэтажного дома…

Вчера толстяк пытался объяснять Шуберту теорию каких-то струн, смеялся невпопад и даже декламировал стихи, но от него пахло спиртным, и это служило достаточным оправданием. Теперь же его слова заставили насторожиться. Не то чтобы Шуберт редко слышал подобные разговоры – тема суицида была одной из самых популярных в их среде. Но веселый, даже залихватский тон, которым тот сообщал о своем намерении прыгнуть с балкона, вызывал опасения.

-Впрочем, если опоздал умереть молодым, дела уже не поправишь. К тому же, определенно это был лучший секс в моей жизни, – он щелкнул пальцами и подмигнул Шуберту. – Небо послало мне тебя. Надеюсь, ты никуда не торопишься, или сможешь отменить свои планы.

-А что нужно делать? – спросил Шуберт, решив все же, что упоминание о балконе не следует принимать всерьез.

-Для начала мы позавтракаем. И, вероятно, подберем тебе новую одежду. Чтобы ты не чувствовал неловкости, а я неискупимой вины. Потом будет вечеринка. Тот еще террариум, предупреждаю сразу, но нельзя помиловать. Зато тебе представится возможность меня морально поддержать. Кроме шуток, мне очень нужно, чтоб ты остался со мной, хотя бы до вечера. Само собой, я заплачу и за это.

Шуберт был заинтригован. Предложение звучало куда заманчивей, чем перспектива провести еще один воскресный день с Павлиной. В подтверждение своих слов толстяк сунул руку в карман плаща и достал растрепанное портмоне.

-Достаточно?

-Спасибо, – ответил Шуберт, опустив глаза.

-Точно? Не обидел тебя?

Шуберт снова мотнул головой, спрятал деньги. Сел на стул и, наконец, надел второй носок.

Ему сразу понравилось в небольшом ресторанчике с видом на площадь, куда привез его толстяк. Посетители, обстановка, официанты в черных рубашках и белых галстуках – атмосфера здесь была, что называется, артистической. Шуберт подумал даже, что в таком месте, наверное, можно встретить звезд экрана и телеведущих, и хорошо было бы прийти сюда с кем-то из приятелей. Но, заглянув в меню, он решил отложить этот план до лучших времен.

Толстяк был постоянным клиентом заведения, его уважительно называли по имени-отчеству. Ночью в такси тот представился, но Шуберт не расслышал слов из-за громкой музыки, а переспрашивать постеснялся. Наутро было совсем уж неловко знакомиться заново. Теперь же выяснилось, что толстяка зовут Валентин Сергеевич, что он любит свежие булочки и мясо средней готовности, пьет сладкий чай со сливками и, судя по всему, оставляет хорошие чаевые.

Почему-то постыдившись «разводить» своего спутника на угощение, для себя Шуберт заказал только чай и самый дешевый куриный суп. Его слегка подташнивало от тепловатой воды, которой он хлебнул из-под крана в гостиничной ванной, когда приводил себя в порядок.

-Тебе еще придется съесть половину пиццы, она здесь огромная, – заявил толстяк. – Кстати, я без ума от твоей манеры молчать. Редкий талант. С тобой хочется молчать обо всем на свете. Вот только имя у тебя неудобное. Федор – ты ведь Федор? Звучит старомодно. А Федя – мещанское прозвище, совсем не подходит к амплуа Пьеро. Как тебя называют друзья?

Шуберт покраснел; не из-за комплимента, а потому что проходивший мимо стройный официант исподтишка окинул его насмешливым взглядом.

-Шуберт. Это фамилия. Дедушка был немец.

-Не может быть! Ты не шутишь? – Толстяк схватил его за плечо и потряс. – Боги играют нами, как шахматными фигурами… Тебе не приходило в голову, что человек – всего лишь ячейка в гигантском запоминающем устройстве?

Мужчина лет тридцати, в очках, с модной бородкой, вошел в зал ресторана и быстро направился к их столу.

-Вал, у меня просто нет слов! – воскликнул он, приближаясь. – Это свинство, наконец! Ты понимаешь, что я уже переписывал номера больниц и моргов?

-Еще пригодится, – хмыкнул толстяк, щедро поливая пиццу оливковым маслом.

-Что у тебя с телефоном? Спасибо, мне позвонили, что ты здесь. Ты можешь объяснить?.. Анна в истерике, я схожу с ума, тебя сто людей разыскивает по городу…

-Во-первых, здравствуй, – сухо оборвал его толстяк, не отрываясь от еды. – Во-вторых, телефон я выключил. И выбросил. Что еще тебя интересует?

Мужчина сел, с шумом отодвинув стул. Лицо его стало злым.

-Значит, все продолжается? Я думал, ты взрослый человек.

-Именно поэтому, – ответил Валентин.

-Ты издеваешься? Думаешь, буду тебя уговаривать? Да я первый все брошу! Вот прямо сейчас, повернусь и уйду.

Шуберт, невольный свидетель чужой ссоры, застыл на стуле, вжав голову в плечи. Толстяк невозмутимо жевал.

-Нет, ты, пожалуйста, меня послушай, – незнакомец внезапным движением выхватил вилку из его руки. – Ты устал, выдохся, я понимаю… Я сам исчерпан, как бойцовая собака. Но мы в одной упряжке! Мы не можем ничего отменить. Ты знаешь, какие будут последствия!

Валентин Сергеевич задумчиво рассматривал недоеденный кусок пиццы. Очкарик спрятал вилку в карман.

-О`кей, ты победил. Попробуем перенести Варшаву, пока не вложились в рекламу. Прокатим фестиваль. Дам тебе две недели отпуска. Две недели, куда хочешь. Канары, Мальдивы, Доминикана. Но только не сейчас. Я по-человечески прошу тебя, Вал.

Движением пальца подозвав официанта, Валентин потребовал другой прибор и снова начал есть. В эту минуту человек с бородкой в первый раз посмотрел на Шуберта и сделал оскорбленное лицо.

-Это кто?

-Прости, я не познакомил. Это Теодор, его дедушка был немец. Матвей, мой администратор.

-Что вообще происходит?

-Это не имеет ровным счетом никакого значения, – пробормотал толстяк с набитым ртом.

-Конечно, ничего не имеет значения, в этом весь ты, – вскинулся Матвей. – Тонны эгоизма, помноженные на вздорный характер! Ты же ничему не учишься. Тебе плевать на всех! На Анну, на меня… Если бы твое имя не стоило дороже, чем вся эта чертова звукозаписывающая компания…

Толстяк впервые прямо посмотрел ему в лицо.

-А теперь послушай, что я скажу. Мы оба слишком долго находились во власти заблуждения, что мир рухнет, если я перестану садиться за инструмент, а ты – переворачивать страницы. Но теперь я прозрел и взглянул на вещи трезво. Если мы прекратим этим заниматься, не произойдет ровным счетом ничего. Просто наконец наступит тишина.

Шуберт перестал понимать смысл разговора и поймал себя на том, что исподтишка разглядывает стройного официанта. Такие юноши казались недостижимым идеалом, и он привычно погрузился в печаль, вспомнив свой маленький рост, нечистую кожу и бедственное материальное положение. Он часто размышлял о том, как бы все сложилось, прибавь ему судьба лишних десять-пятнадцать сантиметров, которые ровно ничего ей не стоили, раз она так щедро одаряла ими других.

-Превосходно! – воскликнул Матвей. – Великолепно! Зачеркни, растопчи! Я умываю руки. Да, ты не гений! Ты не совершил переворота в искусстве. Ты всего лишь выдающийся исполнитель, один из многих – сколько вас сегодня в мире? Семь, десять?.. Божественный дар, но не гений. Браво! Повод ненавидеть мироздание. Как это смело – отправить подарок в мусорную корзину! Он, видите ли, недостаточно хорош. Тишина… Ха! А ты подумал, каково это слышать нам, простым смертным, беспомощным подражателям, пылинкам в лучах чужой славы? Нам, статистам в жалких ролях? Жилеткам, нянькам, переворачивателям страниц? Сиделкам, подтирающим звездную задницу?

-Ну уж, задницу ты мне никогда не подтирал. Впрочем, готов позволить тебе пережить этот экзистенциальный опыт…

Матвей откинулся на стуле и закрыл глаза.

-Ты находишь все это забавным?

-И не думал шутить.

-Что ж, превосходно… С меня хватит! Сегодня же разошлю уведомления, что больше не работаю с тобой. Это конец.

Очкарик выложил вилку из кармана, поднялся и пошел к выходу. По походке было видно, как он подавлен.

-Федор Шуберт, – задумчиво проговорил толстяк, выуживая из коробки зубочистку. – Так звали инженера-картографа, который составил архитектурный план Петербурга.

-Еще композитор есть, – сказал Шуберт.

-Композитор не обсуждается. Давай-ка, лопай быстрее, время не ждет.

Валентин признался, что не водит машину и привык передвигаться на такси.

-Последние лет десять со мной обращаются как с неопасным шизофреником. Берут за руку, сажают и куда-нибудь везут, – добавил он, желчно усмехаясь. – Считается, что я неприспособлен к практической жизни. Не могу позаботиться о себе. Как в депрессивной стадии психоза. Хорошо, пока еще деньги дают…

«Мне бы так, еще на что-то жалуется», – подумал Шуберт, который привык не доверять слезливым откровениям клиентов. Не хотелось признаваться, что толстяк вызывает в нем невольную симпатию. Заложив руку в карман брюк, раскинув фалды костюма, тот двигался быстро и плавно, как фигура на носу старинного корабля, и теперь его крупное тело совсем не казалось безобразным. Лицо было даже привлекательным, несмотря на странные глаза, широко расставленные, золотисто-зеленые, как у стрекозы. Шуберт, как и обиженный Матвей, не мог выдержать их взгляд, смотрел на руки – сухие, сильные, с длинными пальцами.

Таксист высадил их у дома, первый этаж которого занимал модный магазин. В витрине зябко жались друг к другу портновские манекены в легких не по сезону платьях.

Полная улыбчивая дама с густыми бровями встретила их на пороге, расцеловалась с Валентином. Долговязый продавец бросил возиться с кассовым аппаратом и тоже подошел поздороваться.

-Чай или кофе? – спросила хозяйка, приглашая в мастерскую. Подсобное помещение за магазином было тесно заставлено вешалками и стеллажами с тканью, почти половину комнаты занимал закроечный стол. Тут же, у окна, две девушки строчили на швейных машинках.

-Теодор, мой студент, – легко соврал толстяк, с шумным выдохом усаживаясь в кресло. – Представь, что он Золушка, а ты – добрая фея. Нужно подобрать ему приличествующий костюмчик для бала. Не что-то сверхъестественное, но чтоб не стыдно было показаться.

Хозяйка оглядела Шуберта, позвала из зала продавца и вместе с ним отправилась «на склад», в кладовку за примерочной. Девушки оставили свое шитье и обе начали готовить кофе, весело поглядывая на Валентина.

-Чертовски приятно быть знаменитым, – заявил тот, когда перед ним явился столик с чашками, нарядными салфетками и печеньем.

-Для себя что-нибудь посмотришь? – крикнула хозяйка из кладовой.

-А что тут на меня, кроме подтяжек? Я еще прибавил за последние полгода… Матвей говорит, что у большого художника должен быть масштаб, но звучит как-то двусмысленно. Хотя все мы ограничены размером своей раковины… Копошимся в аквариуме, убежденные, что за нашей вялой суетой внимательно следят.

-А как тебе это? Если для Анны? – хозяйка вынесла из кладовки воздушный наряд на деревянных плечиках.

-У тебя все замечательное. Но ей не нравится все, что покупаю я… Два несостоявшихся гения в одной семье, что может быть смешнее?

Шуберт пил кофе, смущенно поглядывая по сторонам. Он продолжал чувствовать странность происходящего, но постепенно осваивался в необычном мире, которому принадлежал толстяк. Его жизнь казалась продолжением привычной реальности, но здесь не знали настоящих проблем и выдумывали несуществующие.

-Думаю, это подойдет, – хозяйка показала Валентину костюм. – С прошлогоднего показа. Укоротим снизу. И рукава.

-Пуговицы прелесть, – заявил тощий как две палочки для суши продавец. – Очень изысканно.

-Ну-ка, надень, – кивнул толстяк Шуберту.

Тот взял костюм и вошел в примерочную, на всякий случай плотно задернув за собой занавеску.

Пара была пошита из дорогого серого сукна, подкладка с отливом приятно скользила по коже – Шуберт потерся о ткань щекой. Надев костюм, он не узнал себя в зеркале. Правда, брюки и рукава пришлось подвернуть, но все равно он уже видел, как его преобразит новая одежда.

Он вышел из примерочной, и девушки улыбнулись ободряюще.

-Гениально, – Валентин по-восточному поцеловал кончики своих пальцев.

Хозяйка взяла сантиметр и плоский сухой обмылок, наметила длину штанин и рукавов. Подозвала одну из девушек.

-Сделаешь, Наташа?

Пока Шуберт переодевался, в мастерской завязался сдержанный спор.

-Не знаю, зачем он согласился войти в предвыборный штаб, – говорила хозяйка. – Странный поступок.

-Что ему еще остается?

-Нет, ты не прав… Он талантливый, знающий человек, просто не смог добиться признания. Есть счастливчики, а есть неудачники, таков закон жизни. Хотя, помнишь, когда он стал лауреатом…

Валентин фыркнул.

-У нас каждый осел, козел и косолапый мишка – лауреаты того и сего.

-Можешь спорить, но я все равно считаю его очень порядочным человеком. Просто не хватило везенья… Потом, ты бы так не говорил, если бы знал, – хозяйка, следившая за работой помощницы, отвлеклась, повернулась к толстяку. – Ладно, это уже не новость. У него диагноз, рак… Сейчас обследуется, потом поедет в Израиль.

-Значит, денег пообещали. Или лечение в правительственной клинике. Кстати, я бы на его месте использовал шанс написать себе судьбу. Посмертное турне, звучит. Все накинутся на эту новость. Придут посмотреть – а вдруг кровь хлынет горлом прямо посреди концерта? Пустой табурет и лужа крови – как тебе афиша? Поклонница красиво уронит белую розу. Нет, целую охапку белых хризантем! Они же обожают пошлость, включая самого покойника.

-Ужасно, этим нельзя шутить, – хозяйка нахмурила свои толстые брови.

-Впрочем, надеюсь, у него рак прямой кишки… Ты подала мне мысль. Вот что мне нужно – распустить слух, что я неизлечимо болен. Сразу взойду на пьедестал. Публика это обожает. Мюзик-холл со смертельным исходом.

-Ты и так на пьедестале.

-Нет, нет… Неизлечимая болезнь, это всегда возбуждает. Завораживает. Гораздо эффектнее совращения детей.

В комнате повисла пауза, и даже Шуберт, мало что понимавший из разговора, почувствовал, что Валентин шагнул на запретную линию.

-А вы, Теодор? – хозяйка ласково посмотрела на Шуберта. – Хотела спросить, сложно было поступать в консерваторию? Моя племянница собирается через год.

Тот мгновенно покраснел, не зная, что должен отвечать. Валентин пришел на выручку.

-Он не консерваторский, это частные уроки. Одаренный парень. Делает чудеса.

Хозяйка с застывшей улыбкой переменила тему разговора.

-Как Анна? Передавай ей привет.

-Непременно передам. Кстати, у нее сегодня день рождения.

-Что же ты сразу не сказал? Обязательно поздравлю!

Помощницы уже закончили работу и принесли в примерочную костюм, сорочку и галстук. Валентин достал портмоне.

-Божественно, – кивнул он, оглядывая нарядного Шуберта, словно произведение собственных рук. – Осталось завернуть в подарочную бумагу.

Хозяйка проводила их до двери, отмахнувшись от слов благодарности.

-Всегда рада помочь, дорогой.

-Теперь мы должны купить тебе хорошие туфли, – заявил Валентин, и при этих словах Шуберт покраснел. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>